Хрустальный грот - Страница 100

100

— Милорд! — Тонкий и легкий голос наполнился радостью.

Я стоял, с виду спокойный и невозмутимый, а внутри у меня все дрожало, как у лошади, взнузданной и пришпоренной одновременно. Мелькнула мысль, а что я буду делать, если она снова захочет поцеловать мне руку.

— Керри! Что ты здесь делаешь?

— Как! Собираю колокольчики, — она выглядела, как сама невинность, что сглаживало дерзость ее слов. Кери протянула их вперед, смеясь из-за них. Бог ее знает, что она разглядела на моем лице. Нет, она не собиралась целовать мне руку.

— Разве ты не знаешь, что я ушла из Святого Петра?

— Да, мне сказали. Я подумал, что ты переехала в другой монастырь.

— Нет, ни за что. Я возненавидела монастыри. Там как в клетке. Некоторым там нравится, — спокойно и безопасно. Но это не для меня, я не создана для такой жизни.

— Когда-то так же хотели поступить со мной.

— Ты тоже убежал?

— Да, конечно. Но прежде, чем меня успели там запереть. Где ты сейчас живешь, Кери?

Она, похоже, не слышала вопроса.

— Ты тоже не создан для такой жизни? Для оков?

— Не для таких оков.

Она не поняла, да я и сам не знал, что имел в виду. Поэтому я промолчал и продолжал наблюдать за ней, наслаждаясь радостью момента.

— Жалко твою мать.

— Спасибо, Кери.

— Она умерла сразу после твоего отъезда. Тебе, наверное, сказали?

— Да, я был в монастыре после приезда в Маридунум.

Она помолчала, глядя в землю и ткнув пальчиком босой ноги в траву. От этого легкого танцевального движения на ее поясе зазвенели позолоченные яблочки.

— Я знала, что ты вернулся. Все говорили об этом.

— В самом деле?

Она кивнула.

— В городе мне сказали, что ты не только великий волшебник, но и принц. — Она взглянула на меня, в ее голосе послышалось сомнение. Я был одет в старую заляпанную отварами тунику (Кадал не мог ее отстирать), накидка обветшала, и ее облепили колючки и куманика. На ногах у меня были полотняные сандалии — какой смысл носить кожаные по высокой сырой траве? Даже по сравнению со скромно одетым молодым человеком, каким она видела меня прежде, теперь я выглядел нищим оборванцем.

— Ты еще считаешься принцем после смерти своей матери? — с невинной прямотой спросила она.

— Да, ведь мой отец — Верховный король.

У нее приоткрылись губы.

— Твой отец? Король? Я и не знала, об этом никто не говорил.

— Немногие знают. Но теперь, после смерти матери, это ничего не значит. Да, я его сын.

— Сын Верховного короля... — выдохнула она с благоговением. — И волшебник. Я знаю, это правда.

— Да, это правда.

— Но когда-то ты говорил иначе.

Я улыбнулся.

— Я говорил, что не могу вылечить твою зубную боль.

— Но ты же вылечил.

— Это ты так говорила. Я не поверил тебе.

— Твое прикосновение вылечило бы любую болезнь, — произнесла она и подошла поближе.

Ворот ее одеяния откинулся. Ее горло светлело, как жимолость. Я чувствовал ее запах, запах колокольчиков и горьковато-сладкий сок цветов, сжатых между нами. Я протянул руку и потянул за ворот ее платья. Застежка расстегнулась. Ее груди были круглыми и полными, мягче, чем можно было себе представить. Они упали в мои руки, как голуби, виденные мною в монастыре. Мне показалось, что она закричит и вырвется, но она прильнула ко мне, пахнув своим теплом, и засмеялась. Ее пальцы оказались у меня в волосах, и наши губы встретились. Внезапно она повисла на мне, и я, связанный с ней поцелуем, рухнул на траву, подминая ее под себя. Цветы рассыпались.

Я долго не мог понять. Сначала мы смеялись и тяжело дышали. Происходившее превзошло ночное воображение. Она была маленькой и тихо стонала, когда я причинял ей боль. Гибкая и мягкая, как тростник; по сравнению с ней я выглядел великаном. Неожиданно у нее вырвался из горла глубокий звук, словно она задыхалась, и она согнулась у меня в руках, будто умирая. Ее губы сомкнулись с моими.

Теперь задыхался я. Она обняла меня и еще сильнее прижалась ко мне губами. Меня втягивало в темноту, туда, где нет ни света, ни воздуха, ни дыхания. Могила в могиле. Раскаленным добела лезвием у меня в голове заворочался страх. Открыв глаза, я не видел ничего, кроме мелькающего света и тени дерева, нависавшего надо мной. Колючки выросли в огромные шипы. Мое лицо исказил ужас. Тень боярышника дрогнула, раскрылся вход в пещеру, и на меня надвинулись стены. Я вырвался и перевернулся на спину, истекая потом от страха и стыда.

— В чем дело? — спросила она слепо. Ее руки продолжали обнимать над собой воздух.

— Извини, Кери, извини.

— Что ты имеешь в виду? Что случилось? — она повернула ко мне голову, увитую рассыпавшимся золотом волос. Ее глаза сузились и были затуманены. Она потянулась ко мне.

— А, вот оно что. Иди ко мне. Все в порядке. Я покажу тебе.

— Нет. — Я попытался высвободиться, но весь дрожал. — Нет, Кери, оставь меня, нет.

— В чем дело? — ее глаза широко раскрылись, она приподнялась на локте. — Ты, наверное, никогда этого не делал. Правда? Правда?

Я не отвечал.

Она рассмеялась, но вместо игривости получилось взвизгивание. Она снова перевернулась и протянула руки.

— Ладно, ничего, научишься, — и неожиданно раздраженно, — ну давай, быстрее, говорю же тебе, все будет нормально. — Я поймал ее запястья.

— Извини, Кери. Я не могу объяснить, но... Я не должен, точно знаю. Послушай минуту.

— Отпусти меня!

Я отпустил, и Кери, отодвинувшись, села. Глаза ее были рассержены, в волосах запутались цветки.

— Не подумай, что это из-за тебя, Кери. К тебе это не имеет отношения.

— Не пара тебе? Из-за того, что моя мать была шлюхой?

— В самом деле? Я не знал. — Я почувствовал внезапную усталость. — Говорю же тебе, к тебе это не имеет никакого отношения. Ты прекрасная, Кери, и, как только я тебя увидел, я почувствовал... ты знаешь, что я почувствовал. А это связано только со мной и моей... — я остановился. Дальше говорить было бесполезно. Она наблюдала за мной. Яркими и пустыми глазами. Потом она отвернулась и резкими движениями начала отряхивать свое платье. Вместо слова «сила» я закончил так: «и моим колдовством».

100